Тучерезы: главный архитектор Москвы Сергей Кузнецов — о небоскребах будущего

В СССР эту технологию привез Вячеслав Олтаржевский — до войны он 11 лет работал в Соединенных Штатах, где принимал активное участие в строительстве небоскребов. Знаменитые сталинские высотки — «семь сестер», включая главный корпус МГУ, — возводились по американской методике. У нее имеется множество плюсов: значительное увеличение высоты здания, быстрый монтаж, гибкая внутренняя планировка, но есть и минусы: высокая стоимость стали, коррозия, вибрация, низкая пожаростойкость, потеря прочности при нагреве.

Современная альтернатива — использование железобетона в несущих колоннах, стенах и перекрытиях: он обеспечивает жесткость и устойчивость к ветровым нагрузкам, отличную огнестойкость, возможность формирования сложных криволинейных форм и эффективное использование ядер жесткости с лифтовыми шахтами. Из недостатков — значительный вес конструкции, который требует мощного фундамента, длительный процесс строительства и большая толщина стен, сокращающая полезную площадь этажа. Сейчас эти две технологии мирно сосуществуют, причем часто реализуется смешанная схема. Большинство современных российских небоскребов сооружены с использованием железобетона — это прекрасно видно на этапе «заливки» скелета здания.

Архитектура напрямую говорит с вечностью. Далекие потомки будут судить о XXI веке именно по архитектуре. Не останется ничего — значит, наше поколение было никчемным. И тут дело даже не в прочности материалов, хотя и это важно. Дело в идее — она прочнее бетона и живет дольше своего создателя. Материал, даже самый лучший, могут разрушить внешние обстоятельства, идею — нет.

Недавно я в первый раз увидел деревянный Кижский погост, он произвел на меня колоссальное впечатление. Там была реставрация, материалы достаточно новые, но сила и качество архитектуры чувствуются даже после замены истлевших венцов. Меня это вообще не беспокоит: я вижу, что идея здесь настолько мощная и вечная, что она будет жить столько, сколько живы мы — те, кто может ее понять. Поэтому с точки зрения диалога с вечностью, с точки зрения ответственности архитектора за его произведения и их качество это вопрос авангардности решения, новизны и способности поражать спустя время, причем долгое время.

Венецианская хартия, которой руководствуется ЮНЕСКО, говорит, что не надо возвращать памятникам архитектуры первоначальный вид, поскольку мы не знаем точно, каким он был. На мой взгляд, такое утверждение верно, но с одной важной оговоркой: если мы действительно не знаем, как это было сделано, и действительно не можем воспроизвести.

Но я уверен: когда мы знаем и можем, все в порядке. Вот, например, восстановили Кижи — это гораздо лучше, чем если бы они просто сгнили. И в Кондопоге надо церковь сгоревшую восстановить, тем более что чертежи есть. Да, там будет другой материал, но идея-то останется прежняя.

В архитектуру любой новый стиль приходит позже, чем в остальные виды искусства. Он зарождается в поэзии, театре, литературе, живописи — архитектура воспринимает изменения последней, подводит итог эпохи.

Посмотрите на современную архитектуру Москвы или Дубая или даже на современный мобильный телефон — и увидите сильное влияние русского авангарда начала прошлого века. В тот период было много разных течений: модерн, бионический дизайн, имперский ампир — но сейчас доминируют принципы, заложенные авангардистами 1920-х. Это, кстати, и ответ на вопрос, почему главная картина XX столетия — «Черный квадрат» Малевича. Недавно я занимался эскизированием по одному проекту и пересматривал огромное количество супрематических композиций Малевича, вдохновлялся.

Наши авангардисты — Яков Чернихов, Лазарь Лисицкий, Владимир Татлин — во многом опередили свое время, но большинство их проектов так и остались на бумаге или в виде макетов. Однако сейчас появились технологии, которые позволяют воплотить их идеи. Яркий пример — жилой комплекс «Бадаевский». Просматривается конструктивно-инженерная мысль и в знаковом небоскребе One Za’abeel, недавно построенном в Дубае японскими архитекторами из Nikken Sekkei, которые много работают и в Москве. Две башни, между которыми вывешена обитаемая стальная конструкция с бассейном наверху, — реализация принципов сегодняшней архитектурной моды.

Архитектура — производное от религии, большую часть истории человечества архитектура была религиозной. А вера сочетается с восторгом, удивлением и чудом — именно такие чувства у нас вызывают пирамиды, готические соборы, восточные храмы или античные акрополи. Если этого нет, значит, перед нами не архитектура, а продукт промдизайна.

Самое узнаваемое место в Москве — Сити. В нем уже 17 разных небоскребов — что, спрашивается, нужно построить, чтобы вызвать удивление? Нечто еще более удивительное, чем просто небоскреб. Вызвать вау-эффект в пределах Сити. В этом и заключался вызов с нашим проектом One Tower — найти решение, которое бы сделало две башни не просто башнями, а чем-то большим. Мы придумали переход сверху, который замкнул их, образовав бесконечную ленту Мебиуса, превратив здания в скульптуру. И эта башня отличается от всех прочих башен Сити, ее ни с чем не спутаешь.

Современные небоскребы выглядят хрупкими, но на самом деле они практически вечные. Даже срок службы стекол, которыми облицовано большинство башен, превышает время жизни отдельного человека. Прогресс в стеклах вообще огромный, по прочности они уже приближаются к алмазу — по ним можно молотком стучать. Нормой становятся 9-метровые неразрезные стеклопакеты, 6-метровые давно считаются базовыми. Поэтому срок службы новостроек определяется не материалами, а идеей. Захотят наши потомки сохранить башни — те простоят столетия; не захотят — разберут дома и освободят место под более интересные проекты.

История знает множество попыток угадать архитектуру будущего, но жизнь причудливее любых прогнозов. Возражая, люди обычно вспоминают эпический фильм Фрица Ланга «Метрополис», снятый в 1927 году. Но Ланг не предугадал, а просто взял новейшие здания своего времени и составил из них целый город. Это известный прием в кинофантастике. Но такие города ненастоящие: когда на них смотришь, понимаешь, что все дома там построены одновременно — в них нет слоев, нет истории. Зато на этом примере проще понять, что такое архитектура будущего: это лучшее из настоящего.

Пик наших возможностей сегодня — архитектура будущего. Так работает история: в ней всегда остается самое крутое и прогрессивное. В некотором смысле архитектура — это машина времени: она позволяет заглянуть за границы нашей физической жизни. Она переживет нас и увидит мир, который мы уже не застанем. И в этом ее главное волшебство.